луковой шелухой. Егор Егорович достал склянку с вином, - всего на два
стаканчика, вздохнул, что больше не достать. Сели ужинать, как в прежние
годы. И только за ужином старший лейтенант Дремов заметил, что мать
особенно пристально следит за его рукой с ложкой. Он усмехнулся, мать
подняла глаза, лицо ее болезненно задрожало.
Поговорили о том и о сем, какова будет весна, и справится ли народ с севом, и о том, что этим летом надо ждать конца войны.
- Почему вы думаете, Егор Егорович, что этим летом надо ждать конца
войны?
- Народ осерчал, - ответил Егор Егорович, - через смерть перешли, теперь его не остановишь, немцу - капут. Марья Поликарповна спросила:
- Вы не рассказали, когда ему дадут отпуск, - к нам съездить на
побывку. Три года его не видала, чай, взрослый стал, с усами ходит... Эдак
- каждый день - около смерти, чай, и голос у него стал грубый? - Да вот приедет - может, и не узнаете, - сказал лейтенант.
Спать ему отвели на печке, где он помнил каждый кирпич, каждую щель в
бревенчатой стене, каждый сучок в потолке. Пахло овчиной, хлебом - тем
родным уютом, что не забывается и в смертный час. Мартовский ветер посвистывал над крышей. За перегородкой похрапывал отец. Мать ворочалась,
вздыхала, не спала. Лейтенант лежал ничком, лицо в ладони: \так и не
признала, - думал, - неужто не признала? Мама, мама...\
Наутро он проснулся от потрескивания дров, мать осторожно возилась у
печи; на протянутой веревке висели его выстиранные портянки, у двери стояли
вымытые сапоги.
- Ты блинки пшенные ешь? - спросила она.
Он не сразу ответил, слез с печи, надел гимнастерку, затянул пояс и - босой - сел на лавку.
- Скажите, у вас в селе проживает Катя Малышева, Андрея Степановича
Малышева дочь?
- Она в прошлом году курсы окончила, у нас учительницей. А тебе ее
повидать надо?
- Сынок ваш просил непременно ей передать поклон.
Мать послала за ней соседскую девочку. Лейтенант не успел и обуться,
как прибежала Катя Малышева. Широкие серые глаза ее блестели, брови
изумленно взлетали, на щеках - радостный румянец. Когда откинула с головы
на широкие плечи вязаный платок, лейтенант даже застонал про себя: поцеловать бы эти теплые светлые волосы!.. Только такой представлялась ему
подруга, - свежа, нежна, весела, добра, красива так, что вот вошла, и вся
изба стала золотая...
- Вы привезли поклон от Егора? (Он стоял спиной к свету и только нагнул голову, потому что говорить не мог.) А уж я его жду и день и ночь,
так ему и скажите...
Она подошла близко к нему. Взглянула, и будто ее слегка ударили в грудь, откинулась, испугалась. Тогда он твердо решил уйти, - сегодня же.
Мать напекла пшенных блинов с топленым молоком. Он опять рассказывал о
лейтенанте Дремове, на этот раз о его воинских подвигах, - рассказывал
жестоко и не поднимал глаз на Катю, чтобы не видеть на ее милом лице
отражения своего уродства. Егор Егорович захлопотал было, чтобы достать
колхозную лошадь, - но он ушел на станцию пешком, как пришел. Он был очень
угнетен всем происшедшим, даже, останавливаясь, ударял ладонями себе в
лицо, повторял сиплым голосом: \-то теперь?\
Он вернулся в свой полк, стоявший в глубоком тылу на пополнении. Боевые товарищи встретили его такой искренней радостью, что у него отвалилось от души то, что не давало ни спать, ни есть, ни дышать. Решил
так, - пускай мать подольше не знает о его несчастье. Что же касается Кати,
- эту занозу он из сердца вырвет.
Недели через две пришло от матери письмо:
\сынок мой ненаглядный. Боюсь тебе и писать, не знаю, что
и думать. Был у нас один человек от тебя, - человек очень хороший, только
лицом дурной. Хотел пожить, да сразу собрался и уехал. С тех пор, сынок, не
сплю ночи, - кажется мне, что приезжал ты. Егор Егорович бранит меня за
это, - совсем, говорит, ты, старуха, свихнулась с ума: был бы он наш сын -
разве бы он не открылся... Чего ему скрываться, если это был бы он, - таким
лицом, как у этого, кто к нам приезжал, гордиться нужно. Уговорит меня Егор
Егорович, а материнское сердце - все свое: ои это, он был у нас!.. Человек
этот спал на печи, я шинель его вынесла на двор - почистить, да припаду к
ней, да заплачу, - он это, его это!.. Егорушка, напиши мне, Христа ради,
надоумь ты меня, - что было? Или уж вправду - с ума я свихнулась...\ Егор Дремов показал это письмо мне, Ивану Судареву, и, рассказывая свою историю, вытер глаза рукавом. Я ему: \ столкнулись! Дурень ты, дурень, пиши скорее матери, проси у нее прощенья,
не своди ее с ума... Очень ей нужен твой образ! Таким-то она тебя еще больше станет любить\
Он в тот же день написал письмо: \ Поликарповна и Егор Егорович, простите меня за невежество, действительно у
вас был я, сын ваш...\- на четырех страницах мелким почерком, - он бы и на двадцати страницах написал - было бы можно.
Спустя некоторое время стоим мы с ним на полигоне, - прибегает солдат
и - Егору Дремову: \у солдата
такое, хотя он стоит по всей форме, будто человек собирается выпить. Мы
пошли в поселок, подходим к избе, где мы с Дремовым жили. Вижу - он не в
себе, - все покашливает... Думаю: \танкист, а - нервы\Входим в
избу, он - впереди меня, и я слышу:
\- маленькая старушка припала к
нему на грудь. Оглядываюсь, тут, оказывается, и другая женщина, Даю честное
слово, есть где-нибудь еще красавицы, не одна же она такая, но лично я - не
видал.
Он оторвал от себя мать, подходит к этой девушке, - а я уже поминал, что всем богатырским сложением это был бог войны. \- говорит он. -
Катя, зачем вы приехали? Вы того обещали ждать, а не этого...\
Красивая Катя ему отвечает, - а я хотя ушел в сени, но слышу: \ с вами собралась жить навек. Я вас буду любить верно, очень буду любить...
Не отсылайте меня...\
Да, вот они, русские характеры! Кажется, прост человек, а придет суровая беда, в большом или в малом, и поднимается в нем великая сила -
человеческая красота.